Александр Балтин

СВЕТ КАББАЛЫ

Каббалистические знаки

Позёмка чертит на земле.

Зима и вечер, мир во мраке.

Мир мало внемлет каббале.

Ученье стержневое силу

Любви и свет сохранит.

Оно расширит перспективу

Незримых световых страниц.

О, панцирь сбит с любого сердца! –

Жизнь обновляет каббала.

Важна лишь соль – не надо перца,

Соль света – ибо жизнь светла.

Еврейский квартал в Праге

Синагога в мавританском стиле.

Мёд огней, и Праги тайный мир.

О, средневековой Праги были –

Мистикой пронизан каждый миг.

Где-то бродит Голем, что раввину

Отказался подчиняться.

Лад

Темноты, гуляя, я отрину

Ради света, что сияет над ---

Надо всем – единый, неделимый.

Синагога. Мавританский стиль.

Музыкой молитвенной, любимой

Исправляем серенькую быль.

ПРОТИВ АНТИСЕМИТИЗМА

Грехи имеют множество оскалов,

Один из тех – и антисемитизм.

Нет чтобы жить в любви! С игрой опалов

Её даров (а впрочем, зло – трюизм),

Нет чтобы так! Но ненависть в почёте.

И бредням несть числа. Теорий ложь.

И антисемитизм на обороте

Сиянья дня, там, где добра не ждёшь.

ЕВРЕЙСКИЕ БУКВЫ

Архитектурны буквы те,

В них мистика, густа, играет –

И смыслы нам предоставляет,

Что приближают к высоте.

ПЕСАХ

Травы горькие и виноградный сок.

Солью стал египетский песок.

Соль горька, ест раны эта соль.

Иудейская крепчает боль.

Пресная, бела как соль, маца.

Омрачает тень лицо отца.

Праздник горек. Час проходит – сласть

Воздуха свободы дарит власть

Яхве. Есть огонь – и будет свет.

Моисей ведёт от едких бед

В край обетованный свой народ.

Песах – как глагол судьбы: исход.

ИЗРАИЛЬ

Щит Израиля бывал сто раз расколот,

И весы дрожали, как тростник.

И долбал правителей, как молот

Тех пророков сверхнеистовый язык.

И людские толпы нищетою

Были замордованы порой.

Но – история мерцает золотою

Явью сквозь разлив тщеты земной.

СТАРЫЙ ЕРШАЛАИМ

Изломами разбитых старых улиц

Спускаешься к прудам – их синий блеск!

Контраст жаре. Сады лоснятся. Зелень

Почти не вызывает интерес.

И ярусами Иродово логово

Вздымается к пространным небесам.

И храм ему ответствует огромный,

Массивом горным – веры! – даден нам.

Изломы, тупики и переулки,

Слепые стены, голоса, игра

Детей, полуодетых и чумазых.

И вечная плывущая жара…

* * *

Отец, ты слышишь ли меня?

С того трагического дня

Твоей кончины миновало

Уже почти двенадцать лет.

Когда ты слышишь – дай ответ!

Ни с кем такого не бывало.

Молчит небесный океан.

А утром стелется туман,

Меняя контуры предметов.

Теперь октябрь на дворе –

Весьма красиво в октябре

Напластование сюжетов.

Отец, какие же миры

Ты обнаружил, до поры

От нас сокрытые – живущих?

Когда маршрут непредставим,

Вдвойне горчит осенний дым,

Убив мечту о райских кущах.

Всё забывается отец,

Мудреют люди, наконец,

А нет – меняются с годами.

Картины детства далеки…

Воспоминанья не с руки,

Коль грежу новыми огнями…

И я ответа не найду,

В запоминаемом бреду

Блуждая словно в лабиринте.

Теряя множество минут,

Однако, веря в абсолют,

Что не нуждается в репринте.

* * *

Расходясь с похорон, говорят

О таких пустяках, что нелепым

Предстаёт погребальный обряд,

Разорвавший житейские скрепы.

Или прячут тоску и испуг?

За спиною кресты остаются.

А учитель, товарищ и друг

Не вернётся, как все не вернутся.

Приглушённо звучат голоса,

За оградой мелькают машины.

А сознанье страшат небеса,

И пугают большие глубины.

Потому говорят о семье,

О делах, о грибах, о соседях.

Потому позволяют себе

Раствориться в случайной беседе.

Ибо мучает плотский итог –

Красный ящик и чёрная яма.

И ложится осенний листок

На ступеньку высокого храма.

К 10-ЛЕТИЮ СМЕРТИ Ю. ЛЕВИТАНСКОГО

Рубцы оставила война,

Что на душе не заживают.

Известно – люди выбирают

Дорогу для себя – она

Одна по сути для любого.

Огни поэзии мерцают

Оттенка нежно-золотого.

Мы все из прошлого растём,

Поскольку будущего нету,

Лишь настоящее – а в нём

Доверье солнечному свету.

Иначе сгинем в темноте.

Кинематограф обольщает,

Картины предлагая те,

Которые не забывает

Пацан до старости уже.

Война закончена. Однако

Она опять звучит в душе

Огнём и одоленьем мрака.

НА ЕВРЕЙСКОМ КЛАДБИЩЕ

На чёрном кладбище лежу

Под гробовой доской.

Я верил только рубежу,

Сулившему покой.

Разносит ветер имена,

Не беспокоя прах.

Приводят наши времена

К сумятице в умах.

Не прочитать витых словес

На каменной плите.

Ты проживи попробуй без

Стремленья к высоте.

Изображения овец,

И рыб…и тишина…

Как много горестных сердец

Утешила она!

К 85-ЛЕТИЮ Б. СЛУЦКОГО

Жёсткие стихи, суровое лицо,

Щёточка усов.

Кто как не поэт в конце концов

Знает мощь и немощь вечных слов.

Уксус Лютера – протест – живёт

В голове.

Осень снова золото кладёт –

Вон лежат червонцы на траве.

Соль в крови; а в чём же жизни соль?

Неужель

Это просто боль,

И условна всякая земная цель…

Много переживший, много знал,

Нежен был и вместе с тем суров.

Как должно быть истово страдал,

Перевоплощаясь в лики слов!

ЖИДОВСТВУЮЩИЕ

Во престольном граде сём

Что по чём?

В Новгороде наш уклад

Собственный имеет лад.

Схария сто языков,

Верно, знает – он таков.

В древних книгах, говорит,

Соль. Истина блестит.

Поп и толст, и бородат,

Книги те усвоить рад.

Шестокрыл и Маймонид

Изменяют строй молитв.

Ересь? Или правды свет?

И Геннадий мыслит – Бред

Нас, несчастных, взял в полон.

Боком всем нам выйдет он.

Рёк Геннадий – Есть канон,

Византией даден он! –

Не евреям нас учить.

Ересь надо задушить.

А она уже в Москве,

Пусть не в каждой голове.

(в каждой вовсе не нужна

изощрённая, она)

Или царь уже за них –

Жидовинов золотых?

Нет! И новгородский люд

Смотрит, как врагов секут.

И посадских в оборот

Бородат, палач берёт.

Было так – давным-давно.

Что по правде, коль темно,

В том колодце различишь?

Там века мерцают…Тишь.

ЕВРЕИ И ИСТОРИЯ

Спиноза и Эйнштейн – от света,

А Маркс и доктор Фрейд – из тьмы.

Но мощь еврейского квартета

Насколько осознали мы?

От стен громоздких Вавилона

И до Испании – века.

Часы качаются. Законы

Не изменяются…пока.

Горят, сияя, семисвечья,

Альтовый глас влечёт нас вверх.

Звучанью внемля древней речи,

Сколь изменился человек?

Вот голь и нищета, здесь гетто,

То Прага, стройная весьма.

Раввин седобородый. Лето.

А где духовная весна.

О, сколько же в себя впитала

История народа, сколь!

Чтоб мысль отменно засияла,

Пройти придёться через боль.

* * *

Жизнь пишет набело? А мне

Черновиком примстится детство.

Что юность исправляла не-

Понятно…но не отвертеться.

Настала зрелость или нет?

Черновиков-то накопилось!

Но на вопрос найти ответ

Позволит только Божья милость.